«Вы, наверно, разочаруетесь,если я скажу, что меня нет в живых. Меня не стало этой зимой, ночью двадцать четвёртого декабря в шесть часов вечера. Не буду рассказывать, как это случилось, потому что плохого и так много.
Вы, наверно, заплачете, если узнаете, что рай — это не скопление белых облаков, бескрайних полей и лесов, тишины и рек; это не небо под золотыми арками, под которыми летают маленькие ангелы; и даже не космос со многочисленными звёздами. Здесь нет ничего живого, что дышит воздухом. Этот мир построен из какой-то пластмассы, потому что настолько неподвижен и непоколебим. Серые улицы, как на чёрно-белых фотографиях, стоячая вода в каналах, до которой нельзя дотронуться, абсолютно вымерший город. Здесь нет ни машин, ни такого количества народа и шума.
Вы, может быть, опечалитесь, когда я скажу, что ангелы — это не существа с белыми крыльями и с нимбами на голове, это не хранители человеческих душ. Они умеют лишь надзирать, управлять и властвовать над нами. Некоторые из них настолько поросли грехами, что их отправляют в ад, погонять тех, кто обязан жить там и служить торговцу адом. На лицах у них маски, которые навевают ужас. Я давно перестала их бояться, потому что знаю, они питаются наши страхами. Страх порождает панику, паника злобу, а злоба — порок.
Рай и ад — это не конец. Здесь человеческая душа расплачивается за свои грехи, а потом отправляется в неизвестность. У меня нет ни малейшего желания рассказывать, почему я так ненавижу это место, и почему я бы прожила хоть миллионы никчёмных жизней, чем быть и тут и существовать в пустоте.
Я смотрю в зеркале, и каждый день мне снова шестнадцать лет. Я не помню цвет своих глаз, цвет волос и румянец кожи, потому что всё серое, как печаль. И даже цвет платья, которое на мне надето, не имеет значения.
Я стою на краю обрыва, за которым неслышно протекает вечность. Вдалеке, где-то за горизонтом, светит солнце, но я то знаю, что оно здесь никогда не взойдёт. Я всматриваюсь в небо, и мне кажется, что ангельская пыль меня уносит вверх. Нет, это пыль настоящих ангелов, а не тех, что правят этим миром. И мне кажется, что вот — вот подует ветер, и в жидких небесах зазвучит мой смех.
А где — то на земле снег превращается в пепел. Это сотни раскаявшихся душ плачут о не сбывшихся надеждах. Может быть, когда — нибудь они получат крылья и смогут парить над миром, плача дождём и вздыхая ветром. Они будут злиться раскатами грома, смеяться весенней радугой и любить снегом...
Но нет в мире совершенства. Где — то в недрах этого серого города, в эту минуту, торговец раем вынимает душу за героин. Ему плевать на то, что Бог устал нас любить, что его достала эта хрень, которую мы тут творим, и он разозлился на детей своих.
И тот, кто устаёт от сотней дел, которые по сути своей никчёмны, срывается камнем вниз, спасаясь от судьбы. Умереть ещё раз? Конечно, это не выход, но что делать, когда хочется быть пеплом?
Я не помню его цвета глаз, я не помню его голоса и прикосновений. Я вообще ничего не помню, кроме того, что он меня не любил. А я, маленькая и беззащитная девочка, которая мечтала о принце, окончательно запуталась и влюбилась в силуэт. Да, мелькают в памяти картинки. Он говорил, что не любит варенья из малины, что ему совершенно не нравится снег и морозное январское утро. Он любил лишь себя до конца и до края. Я была лишь красивым украшением его пастели, ласковым ребёнком, неоконченной игрой. И если бы я только могла, то ударила бы его так, чтобы он понял, жизнь не повторяется.
Я обещаю, что когда-нибудь прольюсь малиновым сиропом на его бархатное сердце, ,оставив на нём шёлковый привкус сахарной зимы... Я буду таким сладким вареньем, что он наконец-то почувствует, какого это...быть лишь удовольствием.»

У неё зелёные глаза, короткая стрижка под мальчика, тонкие кисти рук и платье цвета весны. Звонкий смех и очаровательная улыбка. Она любила малиновое варенье, сахар и шоколад, ненавидела дым сигарет и запах рома. У неё в комнате было скопление сотни ненужных книг, которые уже зачитаны до дыр. На столе стояли фотографии, лежали тетради, исписанные стихами и изрисованные сердечками. Она была ребёнком... ей было двадцать три года.

«Если бы вы узнали, что значит любить её, то никогда бы не спросили, почему я такой эгоист. Во мне, как ей казалось, не было ни капли сострадания, а ещё я не любил. Я был надменным эгоистом, тем, кто использует женщин. Но это всё не про меня...
Да, я не любил сладкое и чай с бергамотом. Не любил ходить по музеям и театрам, я предпочитал смотреть чёрно-белое кино и курить сигареты, запивая это крепким мартини.
Мне нравился её растрёпанный вид, когда она сидела на постели по утрам, её сонные глаза и чуть опухшие щёки. Я любил брать её тонкие запястья и прикладывать к щеке, потому что они были холодными. У меня было пристрастие, целовать её в шею, когда она спит и любоваться на волосы, которые растрепались на подушке.
Я уже не помню её смеха, улыбки и слёз. Она растворилась в сером небе. А потом пошёл снег... Я замёрз и вспомнил, что её даже холодные руки могли меня отогреть. Безумец, беглец... Дороги нет.
Мой ангел, которые давно наплевал на меня, зажёг мираж огня. Я вижу свет, на который летят сотни мотыльков — самоубийц, он хочет убить меня...
Господи, если ты слышишь, забери мою душу.»

У него были аметистовые глаза, тёмные волосы и сильные руки. Он любил читать газеты по утрам, пить кофе без молока, играть на гитаре о небе … хотя нет, не любил. Он любил её.