От победителей ждут большего, чем просто выигрыш на Чемпионате Галактики раз в четыре года с разницей в пару забитых мячей – в пару вдолбленных в ворота противника голов. От них требуют запаха победы, ее вкуса на сухих губах, и если ты назван открытием всей Лиги, то и платить придется кровью за проигрыш и вбитыми улыбками – за славу. Поклонение нужно заслужить, и недостаточно просто отбирать у противника мяч на поле, забивать голы и пропускать по лозьеподобным венам сухой горячий смог. Ради жизни богоподобного существа приходится отдавать нечто большее, чем просто свое здоровье, сгубленное в неполные двадцать лет.
Правда ведь такая неказистая – с искаженным отражением, исполосанным у глаз тонкой паутинкой морщинок, ростом чуть более метра семидесяти и кривой, ядовитой усмешкой. Правда ведь такая – совсем незаметная на фоне ярких слов и заявлений, пустых фраз и огромного количества ненависти, выплескиваемого на всю Галактику. Эту правду легко скрыть под плотной тканью метр на полтора черного цвета.
Смог – он не может без живого тепла. Он такой – сам по себе горячий, но жизни в нем нет. Он – не Дыхание Аккилеаны, не Жар Зенона, он совсем другой, зависимый от человеческой жизни и каждого стука сердца за грудной клеткой. Смог пожирает изнутри, сжигает. От него кипит кровь, бурлит.
Абсолютная сила. Дикое превосходство.
Большая плата.
Одиночество…
Нужно ли? Стоит ли победителям думать о том, что рядом, что мимо?..
Смог подвластен только тем, кто готов – отдать себя всего, положить на алтарь победы. Слабых он пугает, великих – привлекает.
Так и Синед – совсем как Смог. Сухой, горячий, неживой. Питающийся одной только слепой ненавистью к миру, которого он совсем не знает. Дикая сила в худом тельце. Совсем без страха.
С детства прирученный отнимать короны, с младенческих лет в королевском одиночестве: чем не правитель? Капитан по положению и духу, победитель – до мозга костей. В каждом презрительном взгляде, в каждом ядовитом слове, в каждой яростной истерике на поле – все, все в нем как у сильнейшего мира сего.

Артегор говорил много и не по делу. Но ни разу не запнулся, пока произносил чушеподобную речь. Синед сидел на самой дальней скамье и не слушал его, но уже по старой, въевшейся в его жизнь привычке. И за ним – искоса и подозрительно – следил Нила, прислонившийся к белой-белой стене раздевалки.
Наверное, ему не нравилось, как его капитан дрожит в тесной и душной комнате. И в эту минуту его капитан оказался двадцатилетним ребенком, потерявшимся среди грубых и равнодушных взрослых людей, которым слишком много от него нужно.
Синед верил только силе.
Поэтому верил Артегору и Смогу. Самого себя он часто боялся подвести, особенно – за три часа до рассвета. В те моменты, когда умирала ночь, но опаздывало сонное утро, когда наступало огромное ничто. Просто гигантская пустота, скребущая стенки сердца и тонкого оконного стекла.

Смог – это чистое сумасшествие. Движение в никуда на высокой скорости и без шанса затормозить. Ты не знаешь, когда сорвешься, перелетишь или нет, останешься – или нет.
Это как огромная доза адреналина в кровь. Пользоваться смогом все равно, что лизать бритву и пытаться при этом не пораниться.
Синеду иногда кажется, будто в спину ему дует Смог, а впереди – места на два шага. Когда эти два шага будут сделаны, его с радостью проглотит серая бездна. Порой его страшные сны приобретают не только объем или динамику, но и запах – почти что живого, тепло. Сны дышат ему в затылок холодным ветром и норовят скинуть его с высокой скалы, стыдливо спрятавшейся на самой окраине брошенной всеми Аккилеаны.
Порою Синеду даже трудно встать с кровати и скинуть с плеч остатки ночных кошмаров. Все чаще его одолевает мысль о том, что проснуться однажды просто не будет сил, и он утонет в алом мареве из собственных чувств, останется там, откуда выхода уже не будет. Но каждый раз, каждое новое еще не утро его будто вытягивают из огромной дыры.
Он не знает, кто это, потому что в сизых и очень опасных сумерках видна только тонкая белая рука, очень холодная, как снег с его родной планеты.

Время бежит и течет, хромает и удирает, а Артегор все продолжает, будто на самом деле его команда проиграла. Он так и говорит – на самом деле вы проиграли Сноу Кидс, на самом деле вы всего лишь кучка неудачников.
Синеда он не трогает, но Синед знает, что разговаривать с ним будут отдельно и чуть позже, в пустой раздевалке с глазу на глаз. Конечно, при всех тренер не осмелится спросить, не кружится ли голова у его протеже, не хочется ли упасть на пол, кататься и выть – выть от боли и дикой усталости, вгрызшейся в глотку острыми зубами?..
Но даже тогда слова застрянут в глотке, голосовые связки будто парализует, и единственное, что он может – это отрицательно мотнуть головой, мол, все отлично, я в норме.
Синед приходит в себя, когда громко захлопывается дверь за расстроенным и бешеным Артегором, которому внезапно вдруг показалось, что Шэдоуз может играть только потому, что может играть капитан.
Игроки недоуменно переглядываются и, пожимая плечами, начинают собирать свои вещи, приводить себя в порядок, чтобы на интервью выглядеть истинными победителями. В самом деле, выигран не просто дружественный матч и даже не восьмая финала! – впереди полуфинал Кубка Галактики.
И когда торопливые шаги стихают, и в раздевалке остаются только Синед и Нила, яркое солнце Генезиса прячется за высокое телевизионное здание. Огромная тень заслоняет собою полпланеты, как и двадцать четыре ребра заслоняют собой слабое сердце.
Синед переводит усталый взгляд на большое чисто вымытое окно и смотрит на то, как у крыльца стоит его команда и, победоносно улыбаясь, раздает автографы. Это не то, о чем он мечтал, когда оставлял за плечами Сноу Кидс и Дыхание Аккилеаны. Это совсем не то, ради чего он впустил в себя Смог.
Мелкая дрожь бьет все тело крохотными импульсами, и каждый нерв, каждый нейрон пульсирует в ритме отчаянной боли. Его не лихорадит и даже не тошнит. Жизнь из него будто вытекает тягучим медом из опрокинутой банки. Медленно, одной тонкой струйкой.
Нила в замешательстве: на самом деле не в первый раз он видит, как его капитан тихо умирает в сторонке, пока вся Его слава делится на шестерых и тренера, но только… только не часто он становится свидетелем его абсолютной слабости.
Нила всегда оправдывал Синеда, что бы тот ни вытворял: что предательство, что пустое молчание и тихое презрение ко всем. Все имело причины, имело право жить. Даже медленное самоубийство казалось логическим: хочешь абсолютной силы? – плати. Кровью.
- Ты чего тут забыл? – шепчет Синед, цепляясь пальцами за мятые края влажной от пота формы. – Делать больше нечего?
Без злобы и совсем устало, будто нехотя, через силу. Игра будет продолжаться даже ради одного зрителя.
Синед – молодой старик. С первого взгляда совсем не заметно, но кожа у него действительно вся в морщинистых трещинках, а черные густые волосы – с редкой и почти невидимой проседью. Будто старость из его сердца рвется наружу и подчиняет его тело своим разрушительным силам, тому, чему доверяет капитан Шэдоуз.
Только темные фиалковые глаза лихорадочно и совсем нездорово блестят, как яркая звезда перед падением.
Наверное, завтра они потухнут и больше не будут криво отражать мир, только впитывать, как матовое стекло.
- Я просто… - теряясь в собственных мыслях, Нила пытается найти ведущую к сердцу капитана нить, - Синед, с тобой точно все в порядке?
- Есть сомнения? – не открывая глаз и криво усмехаясь, отвечает парень и делает шумный вдох с диким, режущим слух хрипом.
Он будто упал и лежит: нет сил подняться, а гордость острым носком давит на шею, бьет хлестко по щекам и не дает вздохнуть. Синед… тонет.
Сначала он запротестовал, а потом – под мягким давлением со стороны Нилы, успокоился.
Не в первой им было так сидеть – рядом друг с другом, рукой в руке и на одной сильной волне, будто две уносимые встречными потоками ветра ленты.
Больше Нила не говорил, он только слушал, как дышит Синед.
Капитан и его подчиненный. Как хозяин и его пес.
Как две силы в момент слабости.
Где-то в самой глубине души Нила мечтал перекачать всю боль себе, и даже если нужно – погибнуть, держа за руку полубога Лиги.
Синед умирал.
Умирал и он – Нила. Его самый преданный друг, самый близкий ему человек, если разрешение себя касаться является показателем.
Под ладонью Нилы билось сердце капитана: слабо и очень-очень редко, ударов на пятнадцать меньше нормы. На груди Нилы покоилась голова Синеда, у которого дрожали ресницы – то ли от боли, то ли от страха перед неизвестным и серым будущим.
Самый преданный и самый верный – он был бесполезен в тот момент, когда был нужен наравне с кислородом.
Самый преданный и самый верный – он стоял рядом, но… но мимо.